бизнесе, в конце концов. А теперь все будут показывать на тебя пальцем, говоря, что твоя сестра в тюрьме и что еще хуже, – в стране, о которой она отзывалась с таким уважением, как об островке демократии и прав человека среди бушующего бесправия в этом мире. Неприятно признавать свои ошибки, малыш, но еще больнее понимать, что расплачиваться за них будешь ты. Прости меня, что я не звоню тебе. Я не знаю, что сказать. Я хочу, чтобы ты забыла хотя бы на время меня, весь этот кошмар и жила своей молодой активной жизнью, а не плакала обо мне.

Но сестра, конечно же, не послушала меня. Мое заключение она разделила со мной, отказавшись от своей жизни, радости беззаботной молодости, и с утра до ночи проводила на работе, чтобы заплатить за мои телефонные звонки домой. Каждый звонок в Россию в эру многочисленных мобильных мессенджеров стоил тридцать пять долларов США за пятнадцать минут разговора.

Моя сестра взяла на себя организацию работы фонда для пожертвований в мою защиту. Она связывалась с моими друзьями и знакомыми, просила их о помощи. На Марину, наряду с моим отцом, пришелся медийный удар – журналисты быстро вычислили сестру с помощью социальных сетей и денно и нощно ее атаковали. Она не сдавалась и миллион раз повторяла, что ее сестра ни в чем не виновата.

Однажды девушка решилась сменить место работы на то, где оплата труда была немного выше, а значит, можно было купить несколько дополнительных минут телефонного разговора с сестрой. Марина подала свое безупречное резюме, первая строчка которого гласила, что она – магистр факультета электроэнергетики Санкт-Петербургского политехнического университета, учебного заведения, входящего в первую десятку лучших вузов России, а за ней следовал список предыдущих рабочих мест с блестящими отзывами начальства. В кадровом отделе ее встретили с распростертыми объятьями: Марина без труда сдала все квалификационные тесты и получила «зеленый свет» от всех инстанций. Последняя подпись была за генеральным директором фирмы.

Начальник, увидев Марину, широко улыбнулся. Его рот растянулся еще шире, когда он увидел, что они – выпускники одного вуза: «Я своих не бросаю! У меня такая традиция. Тем более все необходимые этапы трудоустройства вами пройдены», – громко заявил он, подняв со стола ручку, чтобы скрепить трудовой контракт размашистой подписью, но вдруг его глаза остановились на фамилии девушки: «Где-то я, кажется, это уже слышал», – задумался он. Марина рассказала руководителю о своей печально знаменитой родственнице, находящейся под следствием в американской тюрьме. «Да что вы говорите! – всплеснул руками он. – Бедная девочка! Я так переживаю за нее. Вы знаете, – обратился он к Марине, – я молюсь за нее каждый день. Видите, – указал он на украшенный позолотой настольный календарь, – и в понедельник, и во вторник, и в среду… Мы вам сообщим, когда все документы будут готовы. Вы только держитесь», – похлопал он по плечу мою сестру.

Когда она вышла на улицу, то тут же позвонила домой: «У меня будет такой хороший начальник, – рассказала она папе. – Ты знаешь, он так за Машу переживает!». Наверное, из-за ежедневных переживаний и строгого соблюдения молитвенного правила за мое здравие начальник забыл перезвонить Марине на следующий день, не вспомнил он и через неделю, а через месяц из конторы позвонила его секретарь: «Извините, – робко начала она, – я не знаю, в чем причина, у нас такого никогда не было, но вам отказали. Пожалуй, – продолжила она, – вы все-таки имеете право знать, Марина, – это из-за вашей сестры. Знаете, мы от политики хотели бы дистанцироваться, скажем так. Еще раз извините», – закончила она, и в трубке раздались короткие гудки.

Моя сестра все-таки выполнила одну из моих просьб. Она не стала оплакивать меня, а яростно боролась за мое освобождение каждый Божий день.

Хелен

Окошко для еды со скрипом отворилось и в нем появился поднос с завтраком. Я, помня, что времени на еду мало, в один прыжок достигла двери и забрала еду. В этот раз окошко не закрыли, сквозь него я увидела удаляющуюся широкую спину молодого надзирателя-блондина.

В окошке тут же появилось худое морщинистое лицо белой женщины, худенькой старушки, лет, наверное, шестидесяти с хвостиком, в элегантных очках формы «кошачий глаз».

– Привет, – сказала она в окошко. – Меня зовут Хелен, а тебя?

– Мария, – ответила я. – Очень приятно.

– Я работник отделения, так что это я приношу тебе еду. Работникам отделения больше доверия, чем всем остальным, а сегодня на смене офицер Джонсон. Он хороший парень, и я упросила его открыть тебе окошко, чтобы мы могли разговаривать, – сказала Хелен. – Я тебя по телевизору видела. Ты – русская шпионка, да? – продолжила она.

– Не шпионка, я ни в чем не виновата, – ответила я Хелен, поглощая овсяную кашу на скорость.

– Ладно, ясно. Ты не торопись. У тебя еще минут 15 есть на завтрак. Мне надо подносы внизу собрать, я к тебе последней приду. Поговорим еще.

Так в моей тюремной жизни появилась подруга. Когда я рассказала об этой встрече моим адвокатам, они нахмурились и попросили меня быть поосторожней. В тюрьмы часто подсаживают специальных людей, которые только притворяются заключенными, а на самом деле работают в ФБР, или агенты договариваются с настоящими заключенными о регулярных докладах об интересующем их персонаже, обещая, в свою очередь, сократить срок помощнику.

– Но Хелен-то совсем не тот случай, – доказывала Альфреду я. – Она такая добрая, как будто ангел! Еще и имя-то почти русское, как Елена.

– Ладно, – нехотя согласился Альфред. – Только не разговаривай с ней о своем деле, пожалуйста.

Когда я вернулась после встречи с адвокатом, Хелен уже ждала меня, прогуливаясь туда-сюда возле моей железной двери.

– Я кое-что нашла для тебя, – появилось ее улыбающееся лицо в окошке для еды, когда надзиратель, убедившись, что я замурована в камере, ушел. – Тебе понравится.

И она протянула мне новенькую, пахнувшую свежей типографской краской небольшую книжечку с ярко-желтой глянцевой обложкой, на которой черными буквами было на русском языке написано: Пушкин А. С. «Евгений Онегин», а ниже надпись дублировалась на английском, сообщая, что книжка содержит и дословный перевод текста произведения.

– Хелен! Спасибо! Ты даже не представляешь, какая это радость! Ты точно мой ангел, – воскликнула я.

– Не благодари, – улыбнулась она. – Сама не знаю, как среди нашей литературной помойки могла оказаться эта книга.

Хелен, не под стать всем остальным заключенным, которые едва умели читать, оказалась очень образованной женщиной, интересующейся политологией, философией и историей так же, как я. Она состояла в Республиканской партии и разделяла мои взгляды на право граждан